Ксения КИРИЛЛОВА.
Российский и украинский журналист, писатель, аналитик, эксперт Центра исследований армии, конверсии и разоружения (г. Киев), проживает в США
Небесной Сотне
Ни о чём другом не молили мы –
Достоять бы лишь, дотерпеть.
Но – холодная и трусливая –
Притаилась на крышах смерть.
Мы мелькали пред нею точками,
Как безликие муравьи.
Смерть смотрела на нас расчётливо
И смеялась чужой крови.
Наши мысли, надежды, горести
Сквозь прицел ей не разглядеть.
И по нам – безоружным – с гордостью
Из засады стреляла смерть.
Мы – разменяны, мы – распроданы,
Мы – игрушка чужого зла.
Это всё, что ты можешь, Родина –
Так трусливо, из-за угла?!
Разве то, чем так долго жили мы,
Заслужило такой финал?
И покроет брусчатку стылую
«Человеческий материал».
А потом будет небо мирное,
Будет ветер в листве звенеть,
И другие, как мы, наивные
Не увидят такую смерть.
Ни о чём другом не молили мы –
Лишь бы наша страна жила.
Только Родина наша милая
В нас стреляла из-за угла.
Новой родине
Наша жертвенность не замечена,
Наша истина неприкаянна,
Мы с тобою войной повенчаны,
Общей болью навеки спаяны.
Мы с тобою – как братья сводные:
Ни родства, ни бумаг, ни должности.
Но с любви начиналась родина,
И любовью она продолжится.
Нам судьба подарила общие
Горе, слезы, мечту манящую.
Нам война обменяла прошлое
На единое настоящее.
Все забыто, что было пройдено,
Не заглажено, недосказано.
Есть на свете одна лишь Родина –
Что любовью с тобою связана.
Письмо русскому другу
Один за всех не оправдается,
А месть истории слепа.
У нас народом называется
Теперь безликая толпа,
Что гнали в пропасть с упоением
Вконец ослепшую страну…
Здесь всё теперь – в прошедшем времени,
И нам былого не вернуть.
Чего здесь ждать, на что надеяться,
Кого пытаться сохранить?
Тех, кто из лжи икону сделали
Для оправдания войны?
Здесь всё, что было раньше дорого,
Давно разорвано в клочки.
Безумьем стало, а не подвигом
Стальное наше «вопреки».
Я знаю: есть эпохи разные,
Но та особенно страшна,
В которой ложь победой названа,
И миром названа война.
Когда судьба варианты сузила,
Равняя всех на одного,
Здесь каждый продал за иллюзию
И честь, и память, и родство.
Нам вряд ли можно что-то выгадать
И вряд ли – что-то оправдать,
Но если есть возможность выбора,
Ты за него не осуждай.
Есть верность выше прежней верности,
Ее так просто не предать.
Здесь всё теперь – в прошедшем времени,
И только память – навсегда.
Диссидентам
Да, они всемогущи вполне,
Как творцы победившего ада,
И в чужой нам отныне стране
Слишком дорого ценится правда.
В самом деле, зачем, для чего?
Бесполезны напрасные жертвы.
Нам прописан уже приговор,
Как в чужом сериале – сюжеты.
Вся страна мирно дремлет в узде,
Механизм беспощаден – и точка.
Ну подумаешь – речь на суде –
Обессилевший бунт одиночки!
Вы же видите – люди слабы,
Равнодушны, трусливы, надменны,
И финал бесполезной борьбы
Был уже предрешен, несомненно...
Только там, где отчаянья нет,
Где огонь замирает, покоясь –
Там из пепла далеких планет
Возрождается новая совесть.
Где космический черный покров
Разъедает остатки субстанций,
Только эти жемчужины слов
И способны навеки остаться.
Если солнце продолжит светить,
Если держится мир почему-то –
Это Бог собирает в горсти
Вашей святости редкой минуты.
И, взрывая основы основ –
Наших душ заржавевший фундамент –
Содрогаются камни от слов,
Что лежали на сердце годами;
И впервые на мерзлой земле,
Что закатана в ложь, как асфальтом,
Начинают цветами алеть
Ваших мыслей забытых цитаты.
Вспыхни, солнце, и небо – замри,
И застынь, зачаровано чудом:
Так рождается совесть земли –
Из суда, из СИЗО, ниоткуда.
Он – избитый, худой маргинал,
Он одет вызывающе просто.
Он всего лишь кого-то не сдал,
Он всего лишь молчал на допросе.
Он под пытками тоже кричал,
Но пронес сквозь лишения стойко
Только слово – начало начал –
Слово правды, беспомощно-горькой.
Только слово – пророков удел,
Новой жизни незримое знамя…
Ну подумаешь – речь на суде –
Просто камень в стене мирозданья.
Эмигрантское
За нами тень до самой могилы,
Незримой пыли шальная взвесь –
Угроза вечная ностальгии –
Вчерашней родины злая месть.
И в каждом сердце маячит снова
В просвет, оставшийся от дверей,
Тоска твоих бельевых веревок,
Простор заброшенных пустырей.
Ты знаешь: жизни свободной, новой
Одна лишь ты можешь дать взамен
Аккорд гитарный, уют дворовый
И это вечное: «Встать с колен»;
Мороз колючий, характер стойкий,
Извечный подвиг, привычный ад;
Подвал заброшенной недостройки,
Где дети вечно искали клад.
И что бы там ни шептали слухи,
Ты знаешь точно и навсегда:
Секрет твоих диссидентских кухонь
Никто на свете не разгадал.
Ты нам внушила, что счастье в малом,
Ты твердо знаешь, что беглецы
Навеки помнят твои подвалы
Всегда сильней, чем твои дворцы.
И вновь идя на бессмертный подвиг,
Герои знают наверняка
Две главных точки: чердак и погреб –
Страны бессменная вертикаль,
Где каждый метр до конца запятнан
Зловонным воздухом лагерей.
Ты море крови умеешь прятать
Под видом лужи в родном дворе!
Ты свято веришь – любой вернется,
Куда бы разум его ни звал…
Но только совесть не продается
За кухни, музыку и подвал.
Я знаю тех, кто готов смириться,
Кто верит – свята любая власть,
Кто мог цветами почтить убийцу,
А всех замученных им – проклясть.
Кто знает: лгать – это слишком просто,
А правда – только смешная блажь.
Для них оставь свой тоскливый отсвет –
Вчерашней родины злой шантаж.
Пусть им останется эта участь:
Так беззаветно тебя принять,
Полей простор и лесов дремучесть
На милосердье не променять;
И двор тенистый, и вечер томный,
Качелей скрип и гитарный блюз,
И та веревка на том балконе,
Что вновь грозит затянуть петлю…
Рождественское
Лицемерьем церквей измучены,
Одичавшие от потерь,
Даже малой надежды лучика
Не способные ждать теперь;
Даже те, чья душа взрывается
От отчаянья и обид,
Посмотрите – Христос рождается,
И, как прежде, звезда горит!
В знак немыслимой высшей милости
Он рождается в том хлеву –
И в морозной донбасской сырости,
И в сирийском сухом жару.
И заброшенный, неопознанный,
По-младенчески морща лоб,
Он заплачет в подвале Грозного
От раскатов кассетных бомб;
В лихорадке ознобной съежится
У холодной чужой стены,
И проступит на детской кожице
Раскаленная тень войны.
Он рождается, незамеченный,
В тех яслях на сырой земле –
На Луганщине, на Донетчине,
Под Дамаском и в Ханкале;
И скитается, неприкаянный,
У египетских стен в тени…
Если хочешь забыть отчаянье,
Ты хоть раз на Него взгляни.
Он умрет далеко, на родине,
От побоев, гвоздей, оков,
Всеми преданный, всеми проданный –
Чтоб сегодня родиться вновь.
Чтобы нам, утомленным ношею,
Знать: под тяжестью всех невзгод,
В муках нынешних, в страхах прошлого –
Он увидит и Он поймет!
Чтоб постичь, исстрадавшись досыта,
К плахе выжженной прислонясь:
Для тебя это было, Господи,
Ты один это мог понять!
Чтоб для мира, Тебя не знавшего,
Ты надежду бы мог дарить –
На Донетчине, на Луганщине,
Хоть в Израиле, хоть в Твери.
